Письмо XLV. СВЕРХЧЕЛОВЕК

[6sahao9]

1 июня 1915

В одной из верхних сфер астрального мира — не в самой сфере чистого разума, но очень близко к ней — я встретил прошлой ночью человека, который прохаживался туда-сюда, опустив в раздумье голову.
— Что тебя тревожит, друг? — спросил я, приблизившись к нему.
Он прекратил свои беспокойные метания и посмотрел на меня.
— Кто ты? — спросил он равнодушно.
— Я — судья, — ответил я.
В его глазах показался интерес.
— Ты, должно быть, откликнулся на зов моей мысли, — сказал он, — потому что мне действительно нужен судья.
— Ты хочешь, чтобы я вынес о ком-то свое суждение? — спросил я, с трудом удерживаясь от улыбки после его странных слов.
— Да, я хочу, чтобы ты вынес свое суждение обо мне.
— И какое же преступление ты совершил?
— Я совершил — если, конечно, это — преступление, а об этом ты мне как раз и должен сказать — в общем, я виновен в том, что вел нацию к её собственной гибели.
— Изначально со злым умыслом? — поинтересовался я.
— Возможно и так, — ответил он, — но не в том смысле, в каком подразумеваешь это ты в своем вопросе. Я никогда не думал, что у них хватит духу поверить мне.
— Ты пробуждаешь мое любопытство, сказал я. — Кто это — "они"? — и в чем именно они не должны были тебе верить?
— Это немцы, — ответил он, — немцы, которых я презирал. И они поверили моей теории, что человек становится сверхчеловеком, если делает только то, что ему хочется.
— А отстающих забирает себе дьявол?
— Да, отстающих забирает дьявол.
Он вперил в меня свой угрюмый взгляд, а я ждал продолжения его слов.
— Что за народ эти немцы! — сказал он наконец. — Что бы они не делали, они берутся за дело слишком серьезно. Им нельзя доверять никаких великих истин.
— Похоже, что они действительно разобрали твое учение по косточкам, — согласился я.
— Я хотел сделать из них богов, — пожаловался он, — а вместо этого превратил их в дьяволов.
— Только Богу под силу творить богов, сказал я, — возможно, ты был слишком честолюбив.
— М-да! Возможно, я был слишком доверчив.
— Скрытность гораздо безопаснее, — подхватил я, — ты рассказал им слишком много.
— Или, может, слишком мало.
— Сколько это составило томов?
— Спроси об этом у библиотекарей. Только не иностранцев — те всё время составляют из них сборники, чтобы угодить читателям.
— А чем я могу тебе помочь? — спросил я.
— Рассуди меня.
— А почему ты сам себя и обвиняешь, и защищаешь?
— А кто еще может обвинять или защищать меня?
— Тогда начни с обвинения.
— Я совратил целый народ и привел его к катастрофе.
— Поясни подробнее.
— Я хотел излечить их от мягкотелости, следуя за мной с присущей им обстоятельностью, они могли бы стать полностью твердыми; ни сердца, ни внутренностей.
— Продолжай, — попросил я.
— Я проповедовал сверхчеловеческое. А они поступали как недо-люди.
— Пока что, — прервал его я, — ты обвиняешь только их, а не себя.
— Но как же я моту обвинять себя, не обвиняя их? — возразил он.
— Тогда и я попробую спуститься на ступеньку ниже и поговорить с тобой, как человек с человеком.
— Хорошо, что ты не сказал — как душа с душой.
— Ну, с меня достаточно и человека! Как я уже говорил, ты был слишком честолюбив.
— Да, слишком честолюбив для человека; я слишком устал от людей и слишком любил то, чем мог бы стать человек!
— Похоже, мы уже перешли к защите, сказал я.
— Из тебя еще не выветрился судейский дух, — проворчал он.
— Ты ведь сам просил меня быть твоим судьей.
— Да, это так.
— Мне жаль тебя, — сказал я.
Он улыбнулся снисходительно-грустной улыбкой.
— Похоже, у тебя есть и сердце и душа, — сделал вывод он.
— А ты слишком долго был один, — отозвался я, — ты растерял свое былое красноречие. Может, позволишь мне и обвинять, и защищать, и судить тебя? Ты сможешь прервать меня, когда захочешь.
— Хорошо, — согласился он.
— Ты был рожден под беспокойной звездой, — начал я. — Ты стремился следовать за героями; но они разочаровывали тебя тем, что были людьми. Тогда ты сделал своим героем себя, но это принесло тебе самое большое разочарование.
— Кажется, ты всё обо мне знаешь.
— В том и заключаются слава и позор твоего величия, что каждый знает о тебе всё.
— Я не согласен с этим! Всего обо мне вы не знаете.
— И чего же мы не знаем?
— Вы не знаете, как я любил человека!
— Но ты говорил о нем с презрением.
— Потому что он мог бы вырасти до сверхчеловека.
— О, да! Чтобы топить детей на "Лузитании", прорубать себе путь через Бельгию, растерять всех своих друзей и стать проклятьем для всей планеты!
Он поднял палец, останавливая меня.
— Ты говоришь сейчас не обо мне, а о немцах, — сказал он.
— Но они — единственные, кто довел твою философию до ее логического завершения.
— И поэтому ты смеешься надо мной?
— Я вовсе не смеюсь над тобой. Я только излагаю факты. Это ты посмеялся над ними и чуть было не привел их к гибели.
— Но я всего лишь проповедовал сверхчеловеческое.
— Настолько выше человека, что человек тебя просто не понял.
— Разве это моя вина?
— А чья же еще?
— Может быть — их?
— Ничего подобного. В тебе было слишком много ненависти. И ты научил их ненавидеть человека.
— Я учил их ненавидеть всё то, что ниже сверхчеловеческого.
— Но ведь и сам человек — ниже сверхчеловеческого. Значит, ты научил их ненавидеть самих себя.
— Но и каждый из них — тоже был ниже сверхчеловека!
— Зато теперь каждый попытался им стать. Ты научил их этому. Они вообразили себе, что уже стали сверхлюдьми, стали выше добра и зла. Ты учил химии малых детей, и они взорвали свою всемирную колыбель.
— Я только хотел, чтобы они знали.
— Но начинать следовало с азбуки.
— А что бы ты назвал азбукой сверхчеловеческого? — спросил он.
— "А" — это любовь, "Б" — смирение, "В" — истина.
— Но почему же тогда я не научил их ни любви, ни смирению, ни истине?
— Потому что ни любви, ни смирения, ни истины ты не знал.
— Я не знал любви?!
— Да, любви ты не знал.
— И я не знал смирения?!
— Твое высокомерие стало притчей во языцех.
— И я не знаю истины?!
— Тебе известна только половина истины, а половина истины — это еще не истина, так же как половина яблока — это еще не яблоко.
— Не хочешь ли ты сказать, что мое учение было ложным?
— И величайшей ложью в нем было то, что они могут превратиться в сверхлюдей, когда они еще не готовы к восприятию сверхчеловеческого.
— Но человек должен возвыситься!
— Человек должен возвыситься над самим собой, а не над другими. — ответил я. — Чувствуешь, в чем разница?
— Чему же мне следовало их учить?
— Тому, что сверхчеловеческое — это слуга человека, а не обидчик и не тиран.
— Но они бы не поняли.
— Не будь столь самоуверен. Ведь нашлись же немногие, которые поняли Сына Человеческого.
— А, ты о нем!
— Которого ты отверг.
— Но он учил людей быть рабами!
— Кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом.
— Ну, если ты хочешь цитировать Писание ...
— Я цитирую Сверхчеловеческое.
— Значит, ты полагаешь ...
— Я полагаю, что ты отверг единственный хорошо известный пример своего собственного идеала.
— И ещё ты думаешь ...
— Да, я думаю, что ты сошел с ума, потому что слишком поздно понял, что твое учение ложно. Я думаю, что ты просто не нашел в себе достаточно мужества, чтобы опровергнуть свои собственные выводы и тем самым возвыситься над самим собой; возвыситься над собой и в самом деле стать Сверхчеловеком.
— Так ты думаешь, что я всё знал?
— Я знаю, что ты знал. Я знаю, что Он явился к тебе в видении, что ты сам понял, в чем была твоя ошибка, и что ты так и не смог принять свое новое понимание, потому что оно пришло к тебе слишком поздно.
— Ты знаешь слишком много, — сказал он.
— Ты просил меня быть твоим судьей, напомнил я ему.
— Но не палачом.
— Ты сам стал себе палачом и палачом своего народа.
— Моего народа! — презрительно процедил он.
— Я же говорил, что ты не знал любви! — напомнил я ему.
— И что ты мне теперь прикажешь делать?
— Возвращайся на землю и учи людей тому, как человек может превзойти самого себя. Возвращайся на Землю и учи людей следовать за Сыном плотника, отвергнуть которого ты их призывал. Вернись в Германию и опровергни самого себя.
— Как же я смогу вернуться?
— В другом теле, конечно же, в чистом и здоровом теле, чистоту которого тебе придется поддерживать.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты сам прекрасно знаешь, что! Я ведь говорил тебе, что ты не знал Любви. Ты знал только привередливость, чванство и стремление произвести сенсацию.
— Ты задал мне трудную задачу, — сказал он.
— Вечность — штука долгая, — ответил я. И к тому же новой Германии потребуется твоё новое учение.
— Должен ли я благодарить тебя? — спросил он.
— Не обязательно. Это я благодарю тебя за то, что ты не опротестовал мой приговор.
— Доброй ночи, — сказал он.
— Доброй ночи, — повторил я. И душа Фридриха Ницше удалилась. Может быть, к вратам перерождения?