Я замечаю, что все еще крепко держусь за Пита, и с трудом разжимаю ладонь. Мы оба работаем пальцами, чтобы вернуть им чувствительность.
– Спасибо, что не отпускала меня. Я все время боялся упасть, – говорит Пит.
– Правда? Уверена, никто ничего не заметил.
– Я уверен, рядом с тобой меня вообще не заметили. Огонь тебе явно к лицу. Может, будешь чаще так ходить?
Улыбка Пита кажется такой искренней и немножко смущенной, что я невольно чувствую к нему теплоту.
«Не будь дурой. Он только и думает, как тебя прикончить, – одергиваю я себя. – Завлекает, чтобы ты стала легкой добычей. Чем он любезнее, тем опаснее».
Почему бы ему не подыграть? Я встаю на цыпочки и целую его в щеку. В самый синяк.
+Следующие часы проходят в сплошных мучениях. Сразу стало ясно, что бурные восторги у меня не идут. Пробуем выставить меня дерзкой, но с гонором тоже напряженка. Для свирепой я слишком «субтильная». Я не остроумная. Не забавная. Не сексапильная. Не загадочная.
К концу консультации я вообще никакая. Примерно в то время, когда я упражнялась в остроумии, Хеймитч не выдержал и начал пить, а его замечания стали еще более едкими.
– Я сдаюсь, солнышко. Просто отвечай на вопросы и старайся не отравить зрителей своим ядом.
– Значит, с пяти лет ты совсем не обращал внимания на других девочек? – спрашиваю я Пита.
– Ничего подобного. Я обращал внимание на всех девочек. Просто для меня ты всегда была самой лучшей.
– Говорю же, он ненавидит меня! – возмущаюсь я и тут же смеюсь, представив Хеймитча своим приятелем.
– Ну, не всегда. Когда Хеймитч трезвый, он о тебе дурного слова не скажет.
– Хеймитч не бывает трезвый!
– Да, верно. Видно, я его с кем-то спутал… Ну да, точно. С Цинной. Вот кто тебя обожает. Хотя не очень-то радуйся: в основном это потому, что ты не дала деру, когда он захотел тебя поджечь.
Ха! А я-то думала, что у торговцев сладкая жизнь. Голодать-то Питу, конечно, не приходилось, что верно, то верно. И все-таки есть что-то удручающее в том, чтобы всегда жевать черствый хлеб, старые сухие буханки, которые никто не захотел купить. При всей нашей нищете у нас есть одно преимущество: так как я добываю еду каждый день, она большей частью такая свежая, что того гляди убежит.
***
-Терпеть не могу самоуверенных типов, - бормочу я.
-А чего их любить? - поддакивает мой товарищ по несчастью, сливая последние капли в стакан.
Отлично. Пойду скажу Питу, что я выбрала в союзники Долбанутого, Тронутую и восьмидесятилетню бабушку. Вот он обрадуется.
Замечательно! Теперь все внимание обратят на хирургов, восстанавливавших мое левое ухо, оглохшее после Голодных Игр в прошлом году. Пусть объясняются, бедолаги: почему я вдруг стала слышать, словно летучая мышь.
-Бедненький Финник. Ты, наверное, первый раз в жизни стал непохож на красавца?
-Да уж. Непривычное ощущение. Но ты же как-то всю жизнь терпела.
Может быть, роль играет разница в возрасте. Или все дело в том, что этот человек в миллион раз умнее нас всех вместе взятых.
***
-Мне пора в госпиталь, - говорит Прим, усаживая Лютика на кровать рядом со мной. -А вы составите друг другу компанию, ладно?
Лютик соскакивает с кровати и бежит за Прим, громко, жалуясь, когда дверь закрывается перед его носом. Компания мы друг для друга, прямо скажем, паршивая.
Джоанна с довольным сидом переводит дух, когда морфлинг попадает ей в кровь.
-Пожалуй, они там, в Шестом, были не так уж глупы. Ширнутся и ну себя разрисовывать. Чем не жизнь?
-В Капитолии у нас с ним были соседние камеры. Он хорошо знает мои крики, а я его.
Энии, сидящая с другой стороны от Джоанны, зажимает уши руками и принимает отрешенный вид. Финник обнимает ее, бросая сердитый взгляд на Джоанну.
-А что такого? - удивляется Джоанна. - Врач говорит, я должна прямо высказывать, что думаю. Это нужно для лечения.
Мне необходимо украсть у Боггса активированный голограф и смыться прежде, чем тот заметит. Хотя думаю, легче украсть у него зубы изо рта.