Субботнее утро. Шуберт. Фрося терзает тапок.
Голубые гортензии. (Помнишь, у Сапунова.)
Я лежу на полу между куколок, шляпок, тряпок
И смотрю на тебя, и потом засыпаю снова.

Музыка для исполнения: над водой? Над водами? Над водою?
Немецкий опять застывает членом национал-социалистической партии в перепуганном рту.
Ты сидишь за компьютером, подёрнут, как инеем, своей фарфоровой красотою,
И звуки Шуберта, как мышата, снуют у тебя во рту.

Уже три года я смотрю на тебя, как маньяк – на снятую с трупа камею,
В ожиданьи: придут полицейские – станут кричать,
Будут бить меня башмаком, а я буду лежать на полу, буду молчать.
Мол, ничего не знаю. Ничего не умею.

Голубые гортензии кучками фейерверка
По небу рассыпаны, словно здесь поработал космический крот.
– Мишенька, это не слишком ярко? – Это не слишком ярко.
Булькает Шуберт. Слёзы ко мне затекают в рот.

(Полина Барскова, "Бразильские сцены")